"Русская литература XVIII века"

Информационно-поисковая система




 
  [главная]    -     [поиск]    -     [справочные и учебные материалы]    -     [об участниках проекта]    -     [руководство для пользователя]    -     [контакты]  
 
Цит. по: М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений. Т. 8.. Ред. С. И. Вавилов, Т. П. Кравец; В. В. Виноградов, А. И. Андреев, Г. П. Блок М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1959.
Первая публикация: Зубницкому . Москвитянин. Т. I. Отд. IV, 1854.
Литературный род: лирика
Год написания: 1757
Метрическая схема: Я6
Рифмовка: Астрофич. п. р.
Темы: конфликт, стихотворство
Указатель: Зубницкий Христофор, Куракин А. Б., Куракина А. И., Ломоносов М. В., Миллер Г.- Ф., Пробин, Разумовский К. Г., Сумароков А. П., Теплов Г. Н., Тредиаковский, Тредиаковский В. К.
1

Безбожник и ханжа,2подметных писем враль!3
Твой мерзкой склад давно и смех нам и печаль:
Печаль, что ты язык российской развращаешь,4
А смех, что ты тем злом затмить достойных чаешь.
Наплюем мы на страм твоих поганых врак:
Уже за 20 лет ты записной дурак;5
Давно из гага6всем читать твои синички,
Дорогу некошну, вонючия лисички;
Никто непоминай нам подлости ходуль
И к пьянству твоему потребных красоуль.7
Хоть ложной святостью ты бородой скрывался,8 Пробин ,9на злость твою взирая, улыбался:
Учения ево и чести и труда
Не можешь повредить ни ты, ни борода.

1

Печатается по Каз. (стр. 54) с указанием в сносках вариантов по М (N 414, тетрадь N 16, л. 2), а также по Бычк. (стр. 155) и по Q (л. 24).

Текст казанского сборника избран в качестве основного как наиболее исправный из всех дошедших до нас списков XVIII в.

Местонахождение подлинника неизвестно.

Впервые напечатано (по М) - "Москвитянин", 1854, т. I, отд. IV, стр. 3.

Датируется предположительно второй половиной 1757 г., не ранее июля 15 (дата, выставленная на письме Христофора Зубницкого В. К. Тредиаковскому, - Акад. изд., т. II, стр. 169, втор. паг.).

См. примечания к стихотворениям 227 и 228.

Когда выяснилось, что возбужденное Синодом дело по обвинению Ломоносова в кощунстве не получит официального хода, враги поэта пустили в ход иное оружие - анонимные письма. В некоторых рукописных сборниках XVIII в. и в личных архивах Г.-Ф. Миллера и митрополита Евгения Болховитинова сохранились списки с трех таких писем, которые, как видно, ходили по рукам. Одно из них адресовано самому Ломоносову, другое - Г.- Ф. Миллеру и Н. Н. Поповскому, третье - В. К. Тредиаковскому. Возможно, что подобные же письма были посланы и другим лицам (Берков, стр. 221). Все известные нам списки писем помечены июлем 1757 г., а в некоторых списках (Каз., Q) под письмом Тредиаковскому показан и день написания - 15 июля. Под всеми тремя письмами выставлено одно и то же место отправки - Колмогоры (т. е. Холмогоры) и одна и та же подпись - Христофор Зубницкий. По единодушному мнению всех исследователей, не вызывающему ни возражений, ни сомнений, это имя - вымышленное. Не внушает никакого доверия и помета "Колмогоры". Таким образом, письма бесспорно относятся к категории анонимных. Темой всех писем является чрезвычайно резкое осуждение "Гимна бороде" и его автора с тех самых позиций, с каких осуждал их и Синод, но с добавлением отсутствующих в докладе Синода грубых личных выпадов против Ломоносова. Христофор Зубницкий обвинял его в пьянстве, корыстолюбии, причинении убытков казне, самонадеянности, хвастовстве, научной несостоятельности, малом знании иностранных языков и недостаточной вообще образованности. Хоть вся эта брань была направлена вполне очевидно против Ломоносова, однако автор писем строил их так, будто ругает не его, а не называемого им по имени сочинителя "Гимна бороде", которого якобы не отождествляет с Ломоносовым. К письмам приложена написанная опытной рукой пародия на ломоносовский "Гимн" под заглавием "Передетая борода или имн пьяной голове". Здесь повторена та же брань, что и в анонимных письмах, но в еще более грубой, чем там, а местами и в непристойно вульгарной форме. К прежним обвинениям прибавлено тут еще три новых: автор пародии ставит в укор Ломоносову физическую непривлекательность, слабость умственных способностей и низменное происхождение:


С хмелю безобразен телом
И всегда в уме незрелом
Ты, преподло быв рожден,
Хоть чинами и почтен.

С этими анонимными письмами и пародией связано и публикуемое стихотворение. Во всех рукописных сборниках XVIII в., где мы его встречаем, оно приписано Ломоносову и всюду озаглавлено "Зубницкому". Содержание этой эпиграммы (в особенности последние четыре стиха) едва ли позволяет сомневаться в том, что автором ее не мог быть никто другой, кроме Ломоносова. Столь же бесспорно, что они направлены против Тредиаковского (см. ниже,примечания 1-4, 6 и 8).

Вплоть до начала нынешнего столетия господствовало убеждение, что автором анонимных писем и пародии на "Гимн бороде" был Тредиаковский и что стихотворение "Зубницкому" является прямым ответом Ломоносова на эти произведения. Так, совершенно твердо высказались С. П. Шевырев ("Москвитянин", 1854, т. I, отд. IV, стр. 1), А. Н. Афанасьев ("Библиографические записки", 1859, N 15, стр. 463), П. П. Пекарский (Пекарский, II, стр. 205) и М. И. Сухомлинов (Акад. изд., т. II, стр. 168 втор. паг.). Лишь в 1911 г. В. Н. Перетц бесповоротно опроверг это ошибочное мнение: путем тщательного стилистического анализа текстов анонимных писем он доказал с непререкаемой убедительностью, что автором их был не Тредиаковский, а кто-то из синодальных деятелей, участвовавших в сочинении не раз уже упоминавшегося доклада Синода о Ломоносове, поданного императрице 6 марта 1757 г. (см. примечания к стихотворению 227). Что касается пародии, то "слог этого стихотворения, - говорит В. Н. Перетц, - легкий и живой, даже слишком развязный для Тредиаковского, особенно в последних строфах (8- 11), так же мало похож на стиль Тредиаковского, как и стиль "Гимна бороде">. Эти утверждения В. Н. Перетца не вызвали и не вызывают никаких возражений. Более спорны другие его высказывания: опираясь на показания рукописного сборника А. М. Княжевича (Кн.) и на запись митрополита Евгения Болховитинова (Н. И. Петров. Описание рукописных собраний, находящихся в Киеве, вып. III. М., 1901, стр. 163), а также на то, что в найденном среди бумаг Болховитинова списка анонимных писем "резко сохранились черты малорусского акцента, пробивающегося в своеобразной орфографии писца", В. Н. Перетц предполагает, что под вымышленным именем Христофора Зубницкого скрывался первоприсутствующий член Синода, петербургский архиепископ, украинец Сильвестр Кулябка. Относительно же пародии В. Н. Перетц - уже без всякой аргументации - заявляет, что Ломоносов признавал автором ее Тредиаковского, сам же В. Н. Перетц думает почему-то, что она сочинена "каким-нибудь бойким секретарем Сильвестра" (Ломоносовский сборник. СПб., 1911, стр. 85-103).

Итак, нерешенными остаются три вопроса: 1) кто сочинил анонимные письма и пародию на "Гимн бороде", 2) признавал ли Ломоносов автором их Тредиаковского и 3) чем вызвано публикуемое стихотворение или, иначе говоря, какое участие принимал Тредиаковский в событиях, связанных с появлением "Гимна бороде".

Первый вопрос наименее важен (ср. Берков, стр. 225) и при теперешнем состоянии наших сведений еще не может быть решен окончательно. П. Н. Берков внес две очень существенных поправки в суждения В. Н. Перетца по этому предмету, отметив совершенно справедливо, что ничем не обоснованная гипотеза о "бойком секретаре" Сильвестра Кулябки "нисколько не убедительна" и что как анонимные письма, так и приложенная к ним стихотворная пародия "со стороны идеологической и стилистической могут быть признаны произведениями одного и того же лица" (Берков, стр. 219 и 224). С этим нельзя не согласиться. Не следует забывать, кроме того, что Пушкин, знакомый с письменной и устной литературной традицией XVIII в., не хуже, должно быть, чем умерший в один год с ним митрополит Евгений Болховитинов, называл весьма уверенно участником "стихотворной перепалки" с Ломоносовым не Сильвестра Кулябку, а другого члена Синода, подписавшего, как и Сильвестр, пресловутый доклад о "Гимне бороде", а именно рязанского епископа Дмитрия Сеченова (Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XI, Изд. АН СССР, 1949, стр. 253). Историко-стилистический анализ, столь успешно произведенный В. Н. Перетцом, может оказаться полезен и здесь, а сохранившиеся в довольно большом количестве печатные произведения Кулябки и Сеченова дают достаточный материал для такого анализа. Эти два иерарха, оба дворяне, один украинец, другой великоросс, учились в разных духовных школах - первый в Киевской, второй в Московской академии, церковную карьеру делали тоже по-разному и обладали весьма различными вкусами, житейскими навыками и темпераментами. Кулябка был человеком по преимуществу кабинетным: по словам его биографа, он "почитался в свое время славным из россиян богословом", имел за собой довольно большой духовно-педагогический стаж и был автором, вернее компилятором курсов богословия, философии и риторики (Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви. Изд. 2- е, т. II, СПб., 1827, стр. 207; Н. И. Петров, ук. соч., стр. 290-291, N 689 (483); Берков, стр. 225). В отличие от украинского схоласта Кулябки, бывший московский бурсак Сеченов был деятелем главным образом практическим: он любил учреждать, строить, распоряжаться, начальствовать, не задумываясь над вопросом о пределах предоставленной ему власти. В бытность миссионером в Казани, а затем архиереем в Нижнем Новгороде он стяжал громкую, но недобрую известность не в меру грубыми и жестокими приемами насаждения православия среди местного мордовского и чувашского населения. Заменяя методы убеждения циничными посулами налоговых льгот и угрозами, прибегая к услугам полиции и к помощи войск, он разорял языческие кладбища, подвергал не желающих креститься телесным наказаниям, забивал в колодки, заковывал в кандалы, а иногда "и в купель окунал связанных" (Соловьев, кн. V, стлб. 209-211, 328- 329; Русский биографический словарь, т. "Дабелов - Дядьковский", СПб., 1905, стр. 394-395). Индивидуальные особенности Кулябки и Сеченова сказались очень заметно и на их словесном творчестве. Биограф Сильвестра говорит сдержанно, что поучения Кулябки "отличаются строгою нравственностью и рассудительностью" (Словарь исторический..., т. II, стр. 207). Точнее было бы сказать, что слог Кулябки был тяжел, сух и вял, синтаксис местами до крайности неуклюж и запутан (например: "Но и оное земное недро, в недавних годех, сребро ей открывшее Колывановоскресенским назвать судилось, из которого уже начатки Богу (осьмый день назад) как императорскою ракою почитая, тело Александра Невского, или принести, или освятить благочестно изволила" - Слово, произнесенное 5 сентября 1750 г. в Летнем дворце, М., 1750, стр. 8; БАН, шифр 38.4.76), а лексика перегружена сложными словами, не всегда благозвучными, а часто и неудобопонятными, такими, как: каменносердечие, безблагодатники, благовременство, честносветлость, недосказуемый, приятнолюбный, сроднолюбнейший, благочестнолюбный, многоименитый, всеблагоутробнейшая и т. п. (Слова, произнесенные в присутствии императрицы 14 июня 1742 г., 5 сентября 1744 г., 30 августа и 5 сентября 1750 г., 1 января 1751 г. и др. БАН, шифры 38.4.13, 38.4.116/25, 38.4.116/23, 38.4.76, 38.4.116/6 и др.). Указанных особенностей стиля Сильвестра Кулябки, чрезвычайно характерных для всех дошедших до нас его проповедей, нет ни в докладе Синода, ни в письмах Христофора Зубницкого, ни в пародии на "Гимн бороде", ни в проповедях Димитрия Сеченова. Стиль Сеченова дает совсем иную картину: он, как и стиль Сильвестра, очень далек от той "чистоты", которой домогался Ломоносов, но несравненно более жив, ярок и выдает местами неподдельную силу и даже буйность темперамента. Биограф Димитрия сообщает, что сочинения Сеченова славились "ясностью слога, а наипаче обличительной резкостию" (Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко- российской церкви, т. I, СПб., 1827, стр. 139). Это довольно верно и было бы еще вернее, если бы слово "резкость" было заменено словом "грубость". Ораторский слог Димитрия, близкий к разговорной речи, сбивался нередко на самое вульгарное просторечие. Сеченову ничего не стоило сказать, например, с церковной кафедры, что премудрый царь Соломон "не потрафил иногда рассуждением своим" (Слово 25 марта 1742 г.; БАН, шифр 38.4.13) или: "слово отрыгнем царице-матери". Димитрий был не прочь иной раз предаться публичному самообличению, и его аудитории приходилось выслушивать в этих случаях такие, например, признания своего архипастыря: "Сам шанпанские и венгерские вина вместо квасу употребляю, а в церковь никогда и волоско?го га?ленка [т. е. крохотной бутылочки] не посылаю" (Слово 8 июля 1746 г.; БАН, шифр 38.4.116/2). Или еще крепче и выразительнее: "Мы за чарку винца, за ласкательство, за честишку, за малую славицу, в суде за гостинец, в торгу за копейку, в пост святой за курочку душу нашу промениваем" (Слово 25 марта 1743 г.; БАН, шифр 38.4.116/1). Ничего похожего не найдем мы в бесцветных проповедях "рассудительного" Сильвестра Кулябки, но зато нечто очень близкое только что приведенной цитате и по смыслу и по стилю отыщем у Христофора Зубницкого: "Поверьте, - читаем в его письме Ломоносову, - что он [т. е. автор "Гимна бороде"] столько подл духом, столько высокомерен мыслями, столько хвастлив на речах, что нет такой низости, которой бы не предпринял ради своего малейшего интересу, например для чарки вина" (Ломоносовский сборник. СПб., 1911, стр. 94). Дело, однако, не в отдельных смысловых и фразеологических совпадениях, а в общем и притом местами довольно разительном стилистическом сходстве: в анонимных письмах ощущаются та же, что и в "поучениях" Сеченова, бойкость наметанного пера, та же безудержная развязность мысли, тот же запальчивый тон и та же вульгарность выражений: "беспутное сочинение", "непотребное сочинение", "сумасбродный стихотворец", "сей ругатель", "пьяница", "пьяная его голова", "негодный ярыга", "везде, как пес, лает", "ученые шарлатаны его" и т. п. - такими эпитетами сыпал Зубницкий в прозе. В стихах он изъяснялся еще злее и вульгарнее: "пьяный рыболов", "твоя хмельная рожа",


"И на твой раздутый зрак
Правей харкнуть может всяк",
"сребро сыскав в дерме", "в кал повалился", "в век с свиньями почивай" и т. п. Таким образом, стиль анонимных писем и пародии несомненно ближе к стилю Сеченова, чем к стилю Кулябки.

Но есть и еще два обстоятельства, которые нельзя упускать из виду. Сеченов, бесчеловечно обращавшийся с иноверцами, гораздо снисходительнее относился к раскольникам, прибежище которых, река Керженец, протекала в пределах его епархии (Соловьев, кн. V, стлб. 212, 1471 и 1472). Если весь "Гимн бороде" в целом был адресован не Сеченову, а другому духовному лицу, то несколько туманная строфа 5 этого "Гимна", где упоминается какой-то "керженцам любезный брат", метила, может быть, в Сеченова. Ведь не случайно же, в самом деле, говорит здесь Ломоносов именно о керженских раскольниках, а не об архангельских, которых знал гораздо ближе. Когда Ломоносов, уйдя из родительского дома, поступил в Московскую славяно-греко-латинскую академию, он застал там среди своих новых товарищей-студентов двадцатидвухлетнего монаха Димитрия Сеченова, определившегося туда примерно за год до него. При Ломоносове Димитрий был пострижен в мантию (14 марта 1731 г.) и вскоре (24 ноября 1731 г.) посвящен в иеромонахи, при нем же окончил курс Академии и незадолго до переезда Ломоносова в Петербург (24 ноября 1735 г.) был назначен в ту же Московскую академию учителем (Русский биографический словарь, т. "Дабелов - Дядьковский", СПб., 1905, стр. 394; С. Смирнов. История Московской славяно-греко-латинской академии, М., 1855, стр. 213). Личное знакомство Ломоносова с Сеченовым было, следовательно, очень давнее. У крестьянского сына, ставшего профессором химии и знаменитейшим поэтом своего времени, и у дворянина в архиерейском омофоре могли быть, таким образом, кроме новых еще и какие-нибудь старые, не известные нам счеты.

Всего сказанного мало, как уж говорилось, чтобы вынести окончательное решение, так как мы располагаем пока только косвенными, а не прямыми уликами, но есть все же некоторое основание предположить, что Пушкин был более прав, чем академик В. Н. Перетц, и что под псевдонимом "Христофор Зубницкий" скрывался скорее Сеченов, чем Кулябка.

Отождествлял ли Ломоносов Зубницкого с Тредиаковским? Этот вопрос разрешается проще. Все предшествующие исследователи отвечали на него положительно, опираясь на заглавие публикуемого стихотворения: во всех списках оно озаглавлено "Зубницкому", а, судя по содержанию, обращено к Тредиаковскому. Но нам знакомы только списки. Не видавши подлинника, нельзя утверждать с полной уверенностью, что так же был озаглавлен и он. Связь этого стихотворения с "Гимном бороде" устанавливается только на основании последнего четверостишия, где дважды упоминается борода и притом совершенно бесспорно поповская. Однако из этого четверостишия можно заключить только, что Ломоносов считал Тредиаковского замешанным в какой-то степени в синодское дело о "Гимне бороде", причем обвинял старого своего антагониста в том, что Тредиаковский действовал не в открытую, а прячась за духовенство ("ложной святостью ты бородой скрывался" или в другом, синтаксически более простом варианте: "ложной святостью ты бороды скрывался"). Отсюда до отождествления Тредиаковского с Зубницким еще очень далеко. Да и как мог бы Ломоносов так обознаться, если даже нам спустя двести лет ясно до полной очевидности, что из-под пера Тредиаковского не могло выйти ни такой гладкой прозы, ни таких легких стихов? Неужели же современник Тредиаковского, Ломоносов, хуже нас знал его "мерзкой склад"?

Но если Ломоносов понимал, что письма и пародия написаны не Тредиаковским, а он, конечно, это понимал, так за что же он ругал Тредиаковского? Что дало повод к сочинению публикуемой эпиграммы? В чем выразилось вмешательство Тредиаковского в дело о "Гимне бороде"? Доступные нам документальные материалы не дают твердого ответа на эти наиболее важные для нас вопросы, но позволяют высказать ряд предположений.

Тредиаковский, выходец из церковной среды, был вхож и в дома представителей высшего духовенства (ср. Пекарский, II, стр. 30), и в Синод. В Синод он обращался не раз по всяким поводам, не имевшим иногда решительно никакого отношения к духовному ведомству (там же, стр. 8, 100, 173, 187, 203). Выше уже сообщалось, что в 1755 г., т. е. приблизительно за год до появления "Гимна бороде", Тредиаковский подал в Синод длинный и злой "извет" на А. П. Сумарокова, обвиняя его в неуважении к церковной догматике. В связи с этим выше была уже высказана догадка, что подобный же донос мог быть подан Тредиаковским и на Ломоносова, когда пошел по рукам "Гимн бороде", и что список последнего, сохранившийся в делах Синода, восходит, может быть, к экземпляру, представленному туда Тредиаковским (см. примечания к стихотворению 227). Это одно предположение. Другое принадлежит В. Н. Перетцу, который считал, что Тредиаковский, получив адресованное ему письмо Зубницкого и пародию на "Гимн", тем самым "приглашался к разглашению ее" и, по всем вероятиям, "особенно энергично добивался" напечатания ее в академическом журнале "Ежемесячные сочинения" (Ломоносовский сборник. СПб., 1911, стр. 99 и 103). Более правдоподобно, пожалуй, третье предположение, которое никем пока не выдвигалось. Оно не исключает, впрочем, и первых двух: Тредиаковский мог быть и доносчиком на Ломоносова, и разгласителем пасквилей, а кроме того, еще и советчиком "Христофора Зубницкого", осведомлявшим его о таких подробностях академической жизни Ломоносова, о которых Синод без подобного информатора едва ли узнал бы. Как иначе могли узнать Сеченов или Кулябка о таком, например, факте, как появление неблагоприятной для Ломоносова рецензии об его физических и химических трудах, напечатанной в 1752 г. в лейпцигском журнале "Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis" ("Записки о работах, ведущихся в области естественных наук и медицины")? Ломоносов познакомился с этой рецензией, по-видимому, только летом 1754 г. - см. т. III наст. изд., стр. 539; в письме Зубницкого на имя Ломоносова говорилось: "Он [Ломоносов] всегда за лучшие и важнейшие свои почитает являемые в мир откровения, которыми не только никакой пользу отечеству не приносит, но еще, напротив того, вред и убыток, употребляя на оные немалые казенные расходы, а напоследок вместо чаемыя похвалы и удивления от ученых людей заслуживая хулу и поругание, чему свидетелем быть могут "Лейпцигские комментарии">. Или как могла стать известна Сеченову или Кулябке ошибка, допущенная Ломоносовым в том же 1752 г. при анализе присланных из Кабинета образцов сибирских руд (т. X наст. изд., письмо 22 и примечания к нему)? Прямым намеком на этот эпизод являются уже цитированные выше слова из пародии на "Гимн бороде": "Иль сребро сыскав в дерме". Из людей, хорошо знакомых с жизнью Академии наук, теснее всех был связан с Синодом Тредиаковский. Естественнее всего думать поэтому, что через него и поступала в Синод соответствующая информация. Правда, в синодальном штате состоял в качестве переводчика бывший академический служащий Г. А. Полетика, но он ушел из Академии еще в феврале 1748 г. (ААН, ф. 3, оп. 1, N 113, л. 602 об.), т. е. за девять лет до столкновения Ломоносова с Синодом, и вряд ли был посвящен во все мелочи происходивших после его ухода академических событий. На след Тредиаковского наводит, наконец, и следующий отрывок пародии:


Не напрасно он дерзает;
Пользу в тон свою считает,
Чтоб обманом век прожить,
Общество чтоб обольстить
Либо мозаиком ложным,
Или бисером подложным...
Тредиаковскому, насколько мы знаем, не давали покоя успехи Ломоносова в мозаичном деле и те материальные выгоды, которые оно уже принесло и сулило принести в будущем владельцу Усть-Рудицкой фабрики. Известна журнальная статья Тредиаковского, порицавшая мозаичное искусство и появившаяся в то самое время, когда Ломоносов хлопотал о большом государственном заказе на мозаичные картины (см. примечание к стихотворению 240). Мы вправе думать поэтому, что тот же Тредиаковский мог посоветовать синодальному пасквилянту нанести Ломоносову удар и с этой стороны.

Если все эти предположения основательны хоть в какой-то своей части, то станет понятно, почему Ломоносов так легко разглядел за архиерейской бородой своего давнего академического недруга и почему так круто расправился с Тредиаковским в публикуемой эпиграмме.

Еще характерная деталь. Одно из писем Зубницкого было адресовано, как уже говорилось, Миллеру и Поповскому. Оно содержало просьбу напечатать пародию на "Гимн бороде" в "Ежемесячных сочинениях". П. Н. Берковым разъяснено, что фамилия Поповского попала сюда по недоразумению: к редактированию названного журнала имел отношение не профессор Московского университета Н. Н. Поповский, а академик Н. И. Попов. Перед нами, таким образом, очевидная описка (Берков, стр. 219-220). Если Тредиаковский играл в этом деле ту роль, о которой говорено выше, то такая описка легко объяснима: хорошо осведомленный Тредиаковский посоветовал синодальному анониму направить письмо Миллеру и Попову, а тот по неведению и оплошности заменил незнакомую ему, вероятно, фамилию Попов отлично знакомой по текущим цензурным делам фамилией Поповский.

Той же теме, т. е. участию Тредиаковского в конфликте, который был вызван "Гимном бороде", посвящено еще одно стихотворение (стихотворение 280), известное нам также только по спискам в рукописных сборниках. Оно начинается стихами


Что за дым
По глухим
Деревням курится?
Здесь, как и в стихотворении "Гимн бороде за суд", можно уловить намеки на то, что первый ломоносовский "Гимн бороде" привел в ярость широкие массы "бородачей", в том числе и раскольников. Тредиаковский же, фигурирующий тут под укрепившейся за ним кличкой "Тресотин", обвиняется в прямом подстрекательстве:

Он продерзостью своей
Ободрил бородачей.

Оным в лесть,
Добрым в честь
Понося терзает
И святош
Глупу ложь
Правдой объявляет.

Далее указывается и затаенная цель подстрекателя, которого автор стихотворения сравнивает с Геростратом:


Храм зажечь парнасский рад;
Ад готов тебе помочь
День затмить так, как ночь.
(Каз., N 21, стр. 56). Из приведенных цитат можно заключить, что роль Тредиаковского была, как мы и предполагали, весьма активна. (Прим. ред.)

2Ханжество Тредиаковского общеизвестно. Подавая в 1755 г. извет на Сумарокова , он выступал в качестве ревностного блюстителя христианских догматов. В 1755-1757 гг. он докучал Синоду просьбами о разрешении напечатать поэму, где в стихотворной форме пытался доказать бытие божие. Столь же хорошо известно, что в дни молодости Тредиаковский был заподозрен духовными лицами в атеизме (Пекарский, II, стр. 20, 173, 187, 203).(Прим. ред.)

3 В октябре 1755 г. Ломоносову было подкинуто подметное письмо, полное брани по адресу К. Г. Разумовского , Г. Н. Теплова , Миллера , Сумарокова и большинства академиков. Автором письма оказался Тредиаковский (Пекарский, II, стр. 188-193).(Прим. ред.)

4К половине 50-х годов Тредиаковский , изменив своим прежним прогрессивным устремлениям, стал засорять русский литературный язык глубочайшею славенщизною ( А. П. Сумароков, Сочинения</ title >, ч. X, 1782, стр. 14).(Прим. ред.)

5Слово дурак употреблено здесь одновременно в двух значениях - глупец и шут - и заключает в себе напоминание о том, как в 1740 г., во время шутовской свадьбы, справлявшейся в ледяном доме, Тредиаковский был выведен затем в маскарадном костюме и маске под караулом в потешную залу и читал там непристойное стихотворное приветствие новобрачным шуту и шутихе, начинавшееся словами: Здравствуйте, женившись, дурак и дура!(Прим. ред.)

6Изгага - изжога.(Прим. ред.)

7 Здесь высмеиваются стихи Тредиаковского :


Поют птички
Со синички,
Хвостом машут и лисички.
(Песенка, которую я сочинил еще будучи в Московских школах на мой выезд в чужие краи).

Или тебе некошна́ [т. е. нелегка] вся была дорога.
(Стихи эпиталамические на брак его сиятельства князя Александра Борисовича Куракина и княгини Александры Ивановны ).

Нужды, будь вин жаль, нет мне в красовулях [т. е. в чашах, братинах],
Буде ж знаться ты с низкими перестал,
Как к высоким все уже лицам пристал,
Ин к тебе притти позволь на ходулях.
(На человека, который, вошед в честь, так начал бы гордиться, что прежних своих равных другов пренебрегал бы).(Прим. ред.)

8См. вводную часть настоящих примечаний, стр. 1073.(Прим. ред.)

9 Пробин (от латинского probus - честный) - так называет себя Ломоносов и здесь, и в позднейшем стихотворении Злобное примирение (стихотворение 240).(Прим. ред.)


 
 

© 2011-2022 П. Е. Бухаркин, А. В. Андреев, Е. М. Матвеев, М. В. Пономарева.
При поддержке РФФИ, грант № 11-07-00493-a
© 2007 Факультет филологии и искусств СПбГУ
© 2007 П. Е. Бухаркин, А. В. Андреев, М. В. Борисова, М. В. Пономарева